Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает
даже на чай и сахар.
Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Если же нет, то можно опять запечатать; впрочем, можно
даже и так отдать письмо, распечатанное.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин?
даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится,
если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Стало быть,
если допустить глуповцев рассуждать, то, пожалуй, они дойдут и до таких вопросов, как, например, действительно ли существует такое предопределение, которое делает для них обязательным претерпение
даже такого бедствия, как, например, краткое, но совершенно бессмысленное градоправительство Брудастого (см. выше рассказ"Органчик")?
Но, с другой стороны,
если с просвещением фаталистически сопряжены экзекуции, то не требует ли благоразумие, чтоб
даже и в таком, очевидно, полезном деле допускались краткие часы для отдохновения?
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но
даже до того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты,
если он каждый день не будет выдавать ему на шкалик.
— Я
даже изобразить сего не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — обращался он к купчихе Распоповой, — что бы я такое наделал и как были бы сии люди против нынешнего благополучнее,
если б мне хотя по одному закону в день издавать предоставлено было!
Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным
даже утереть себе нос,
если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
Если бы вследствие усиленной идиотской деятельности
даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота.
Было ли бы лучше или
даже приятнее,
если б летописец вместо описания нестройных движений изобразил в Глупове идеальное средоточие законности и права?
Но, как кажется, это был только благовидный предлог, ибо едва ли
даже можно предположить, чтоб Негодяев отказался от насаждения конституции,
если б начальство настоятельно того потребовало.
Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, — да это хуже в тысячу раз
даже, чем злоба!
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне, хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. —
Если б
даже худшие предположения твои были справедливы, я не беру и никогда не возьму на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
— Нет, ты точно думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи всё, что ты думаешь! Ну, а
если,
если меня ждет отказ?… И я
даже уверен….
Если ты позволить мне рекапитюлировать, дело было так: когда вы расстались, ты был велик, как можно быть великодушным: ты отдал ей всё — свободу, развод
даже.
Он стоял пред ней с страшно блестевшими из-под насупленных бровей глазами и прижимал к груди сильные руки, как будто напрягая все силы свои, чтобы удержать себя. Выражение лица его было бы сурово и
даже жестоко,
если б оно вместе с тем не выражало страдания, которое трогало ее. Скулы его тряслись, и голос обрывался.
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою мысль, а она оказывается так же ничтожна,
если бы
даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только не думать о смерти.
Он считал, что для Анны было бы лучше прервать сношения с Вронским, но,
если они все находят, что это невозможно, он готов был
даже вновь допустить эти сношения, только бы не срамить детей, не лишаться их и не изменить своего положения.
Не правда ли,
если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?
— Итак, вы сами видите, — сказал я сколько мог твердым голосом и с принужденной усмешкою, — вы сами видите, что я не могу на вас жениться,
если б вы
даже этого теперь хотели, то скоро бы раскаялись.
— «А
если б я, например, вздумал донести коменданту?» — и тут я сделал очень серьезную,
даже строгую мину.
— Любит ли? Помилуй, Печорин, какие у тебя понятия!.. как можно так скоро?.. Да
если даже она и любит, то порядочная женщина этого не скажет…
Если ты над нею не приобретешь власти, то
даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобой накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер,
даже как вымысел, не находит у вас пощады?
Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел
даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием;
если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался.
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными, не говоря уже о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим,
если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же,
если бы
даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать не дадим», — сказал про себя Чичиков и потом объяснил, что такого приятеля никак не найдется, что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что
если он уже действительно так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но что это такая безделица, о которой
даже не стоит и говорить.
Можно было поступить
даже и так, чтобы перепродать в частные <руки> имение (разумеется,
если не захочется самому хозяйничать), оставивши при себе беглых и мертвецов.
Если и случалось ему проходить их
даже в блистательном и облагороженном виде, с лакированными полами и столами, он старался пробежать как можно скорее, смиренно опустив и потупив глаза в землю, а потому совершенно не знает, как там все благоденствует и процветает.
Если бы
даже пришлось вести дело с дураками круглыми, он бы и тут не вдруг начал.
— Но что скажут они сами,
если оставлю? Ведь есть из них, которые после этого еще больше подымут нос и будут
даже говорить, что они напугали. Они первые будут не уважать…
— Признаюсь, я тоже, — произнес Чичиков, — не могу понять,
если позволите так заметить, не могу понять, как при такой наружности, как ваша, скучать. Конечно, могут быть причины другие: недостача денег, притесненья от каких-нибудь злоумышленников, как есть иногда такие, которые готовы покуситься
даже на самую жизнь.
Если его спросить прямо о чем-нибудь, он никогда не вспомнит, не приберет всего в голову и
даже просто ответит, что не знает, а
если спросить о чем другом, тут-то он и приплетет его, и расскажет с такими подробностями, которых и знать не захочешь.
Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив,
если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и
даже говорил: «Ведь ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь».
Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка подумать, что на щепке может разве прокатиться верхом муха, а в нем весу чуть не четыре пуда,
если даже не целых пять; но не приходит ему в то время соображение в голову, и он хватается за щепку.
— Что ж могу я сделать? Я должен воевать с законом. Положим,
если бы я
даже и решился на это, но ведь князь справедлив, — он ни за что не отступит.
И трудолюбивая жизнь, удаленная от шума городов и тех обольщений, которые от праздности выдумал, позабывши труд, человек, так сильно стала перед ним рисоваться, что он уже почти позабыл всю неприятность своего положения и, может быть, готов был
даже возблагодарить провиденье за этот тяжелый <урок>,
если только выпустят его и отдадут хотя часть.
Тут обыкновенно представлялась ему молодая хозяйка, свежая, белолицая бабенка, может быть,
даже из купеческого сословия, впрочем, однако же, образованная и воспитанная так, как и дворянка, — чтобы понимала и музыку, хотя, конечно, музыка и не главное, но почему же,
если уже так заведено, зачем же идти противу общего мнения?
От него не дождешься никакого живого или хоть
даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого,
если коснешься задирающего его предмета.
С соболезнованием рассказывал он, как велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о своих подвластных; как они
даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и
даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы университетское воспитанье; как, несмотря на все убеждения, он не мог убедить помещиков в том, что какая бы выгода была их имениям,
если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время книгу о громовых отводах.
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассуждено в таком смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их много, Дробяжкин же человек мертвый, стало быть, ему немного в том проку,
если бы
даже он и выиграл дело, а мужики были еще живы, стало быть, для них весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было так: что заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях, от апоплексического удара.
Если я вижу, что иной
даже и порядочно живет, собирает и копит деньгу, — не верю я и тому!
— Это другое дело, — сказал Тентетников. —
Если бы он был старик, бедняк, не горд, не чванлив, не генерал, я бы тогда позволил ему говорить мне ты и принял бы
даже почтительно.
Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он
даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только
если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись они в саду при лунном свете, что губернатор
даже бы отдал за него дочку, потому что Чичиков богат, как жид,
если бы причиною не была жена его, которую он бросил (откуда они узнали, что Чичиков женат, — это никому не было ведомо), и что жена, которая страдает от безнадежной любви, написала письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков, видя, что отец и мать никогда не согласятся, решился на похищение.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость:
если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб
даже не взглянут,
если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
— Теперь, — сказал Чичиков, — я буду просить
даже вас,
если можно, сегодня, потому что мне завтра хотелось бы выехать из города; я принес и крепости, и просьбу.
Впрочем, и трудно было, потому что представились сами собою такие интересные подробности, от которых никак нельзя было отказаться:
даже названа была по имени деревня, где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, именно деревня Трухмачевка, поп — отец Сидор, за венчание — семьдесят пять рублей, и то не согласился бы,
если бы он не припугнул его, обещаясь донести на него, что перевенчал лабазника Михайла на куме, что он уступил
даже свою коляску и заготовил на всех станциях переменных лошадей.
Если я увижу из твоих слов, что ты употребишь их умно и деньги принесут тебе явную прибыль, — я тебе не откажу и не возьму
даже процентов.
У всякого стойло, хотя и отгороженное, но через перегородки можно было видеть и других лошадей, так что,
если бы пришла кому-нибудь из них,
даже самому дальнему, фантазия вдруг заржать, то можно было ему ответствовать тем же тот же час.